Это мой второй ребёнок и второе плановое кесарево сечение. Операция прошла прекраснейше, я даже вставляла реплики и шутки в разговор врачей (в этот день у них были праздничные мероприятия по поводу предстоящего дня медработника).
У всех было хорошее настроение, а я была спокойна и позитивна. В 11:50 мой сынок впервые закричал. Родился он 4430. Я так легко отошла от спинальной, что в 22:00 уже встала, а в полночь пошла в туалет сама без помощи, хотя санитарка и боялась моей прыти.
Утром мне привезли моего сыночка. Как и у всех кесаренных женщин, у меня не было и намёка на молоко, было немного молозива, но я знала, что этого ребёнку должно быть достаточно на 2-й день жизни. Да, стоит упомянуть, что в ночь после операции я не смогла уснуть: во-первых, переживала за малыша, а во-вторых, надо же переворачиваться постоянно, чтоб спаек не было.
Мы познакомились с сыном, а часов в 11 пришёл педиатр, посмотрел мою грудь и сказал, что к вечеру молока у меня будут реки.
Я очень воодушевилась, и целый день прикладывала сына к груди. Да, пусть и пустой, но мой кесаренный организм должен же понять, что нужно вырабатывать молоко.
Ни днём, ни к вечеру, ни ночью, ни утром следующего дня…молока не было. Сын был на груди постоянно. И вот если с утра он был более-менее спокойным, днём тоже вполне держался. Но со второй половины дня начался какой-то кошмар: он кричал, и кричал, и кричал. Висел на груди по полминутки и снова кричал.
Две моих соседки так же кормили только молозивом, только у одной девочка 2900, а у другой девочка 3300, как потом оказалось (сразу-то, наверно, было не понятно): крупновесным детям еда нужна раньше и больше, чем обычным.
Я уже всё передумала (не без подсказок детской медсестры): жарко — раздела до подгузника, колики (какие на второй-то день жизни?!) — клала руку на живот. Медсестра утверждала, что мой ребёнок не голодный.
Апогеем стало то, что она его посоветовала сунуть под кран с прохладной водой, мол, жарко ему (в одном-то подгузнике).
Эту ночь я не забуду никогда…Мой мальчик кричал как резанный, я держала его на руках, засыпала на ходу (не спала я уже третьи сутки). Стоит ли говорить, что я не ела и не пила, я не могла от него отойти, поэтому, даже если б молоко захотело бы, прийти ему было б не с чего. Мне кажется, я была на грани помешательства. Стоит заметить, что вечером (когда у меня должно было прийти молоко) педиатр детей не осматривал и грудь не проверял. Наступил рассвет, потом и утро, а я всё сидела с кричащим ребёнком. Я уже не понимала, что мне дальше делать…Я чувствовала, что он просто голодный.
Наконец, опять же, часов в 11 пришёл тот же педиатр и, убедившись, что молока у меня нет, а ребёнок (о чем я выше писала) крупновесный (открытие какое!) и, как мне кажется, увидев мои полубезумные глаза, назначил докорм.
Через час принесли бутылочку, сыночек поел, и ему разом стало не жарко, колики мифические исчезли. В общем, уснул он на долгих 4 часа. И я, наконец, сомкнула глаза и долго видела во сне, как меня везут на каталке по коридорам роддома.
Замечу так же, что такие радеющие за ГВ врачи даже не показали, как правильно ребёнка прикладывать ни одной из нас троих, благо у двоих из нас вторые дети, поэтому и без них знаем.
Теперь мы дома…на ГВ. И это моё решение, а не решение врача, он на него никак не повлиял бы. Наоборот, измученная мамочка, приехав домой, плюнет на всё и возьмёт в руки смесь.
Когда я вспоминаю, как кричал мой сыночек — у меня ком в горле. Смотреть, как мучается твой ребёнок — самое жестокое, что может быть.
Жаль, что медицинской машине этого не понять. А мамочки после операций оказываются со своими детьми в заложниках у системы.
Что это, если не насилие?
