Мне 25 лет, моему сыну — 1,3 года и у него огромные проблемы. Он практически не ходит самостоятельно, говорить лишь отдельные бессвязные слоги. Всё началось ещё во время беременности.
Я развелась на 4 месяце, и тогда начался кошмар: постоянные скандалы, крики и унижения. Я всё время находилась на грани выкидыша, но выносила здорового малыша и вроде всё должно было бы быть хорошо, но…
После кесарева я находилась в реанимации, а врачи говорили, что с малышом всё в порядке и он вне опасности, но когда я попросила отдать мне сына, то отвечали, что ему необходимо ещё немного побыть под наблюдением врачей, потому что ему нужен доступ к кислороду.
Потом оказалась, что у ребенка пневмония и ему начали колоть дорогие антибиотики, он, вроде бы, пошел на поправку, стал брать бутылочку, сосать соску и уже обходился понемногу без кислородной маски. Но на мою просьбу перевести малыша в палату, сказали, что нельзя, так как ему нужно несколько дней создавать кислородную атмосферу вокруг, чтобы он потихоньку привыкал дышать обычным воздухом.
Затем врачи начали каждый день понижать количество поступаемого в маску кислорода. Маска лежала рядом и облегчала дыхание, и вот 31 декабря, к ночи, что-то пошло не так. Я пришла к сыну без пяти двенадцать и увидела страшную картину: он лежал весь синий и его скручивала судорога. Столик, на котором он лежал, был отключен и кислород не поступал. Мой сын умирал на моих глазах.
Я кричала, звала на помощь врачей, но они отмечали Новый год. Я побежала в другое отделение и нашла реаниматолога, который и спас моего ребёнка, хотя и не должен был касаться детей. Только через минут десять прибежали врачи и медсестры из детской реанимации, стали помогать этому врачу и они его спасли, но он попал под аппарат искусственной вентиляции легких.
И началась ежедневная борьба за жизнь. Утром и вечером дренаж легких, куча капельниц и тяжелых лекарств, огромное количество процедур и вот мы сами задышали 22 января, а 24 он взял грудь и моему счастью не было придела.
Но плата оказалась высока. Когда я молились за сына, то просила Бога сохранить ему жизнь, как главный дар мне, и вот он жив, он в моих руках, но он не видит и не понимает ничего, он слепой, худой, слабый малыш. Врачи сказали, что после кислородного голодания мозга, он не сможет ничего осознавать, не будет реагировать, не будет двигаться. Мне предлагали его отключить от аппарата ИВЛ, но я испугалась, что не смогу с этим жить.
Потянулись страшные дни наперегонки со временем: мы пережили операции на зрение, огромное количества лекарств и тяжёлых процедур. Каждый день — как война! Этот маленький комочек у меня на руках страдал, а я сгорала от боли, и усиливали этот ужас постоянные оскорбления от бывшей свекрови и бывшего мужа.
Свекровь говорила: «Твой сын — инвалид, он — овощ и ты в этом виновата!». Никакой помощи, только унижения, что не могла родить здорового, мы найдем себе здоровую невестку и будут здоровые внуки, а не этот беспомощный щенок. И это в то время, когда я боролась за жизнь сына, а мои родители ни на минуту не отвернулись от нас и помогли пережить всё это.
Всем обстоятельствам назло сын смог видеть, осознавать и узнавать. Он освоил детские ходунки, стал сам есть руками и смог научиться жевать, пытается говорить, любит плавать, фотографироваться и очень-очень много всего. Мы все еще лечимся и стараемся несмотря ни на что победить эту болезнь, чтобы доказать, что ДЦП – не приговор.
